В июне следующего 1903 года из Мезени на Канин выехала финляндская экспедиция, состоявшая из профессора. Гельсингфорсского университета Вильгельма Рамзая, известного геолога и знатока Фенноскандии, работавшего в России и раньше на Кольском полуострове, его помощника — студента Ф. Тегенгрена и энтомолога Б. Поппиуса, на котором лежали вообще все биологические (в том числе и ботанические) наблюдения. Обследование Канина являлось дальнейшим продолжением фенноскандийских, в частности лапландских, работ Рамзая.
Вильгельм Рамзай (1865 — 1928 гг.) — российский и финляндский геолог, иностранный член-корреспондент АН СССР (1925). В 1882 году поступил в Гельсингфорсский университет, где изучал геологию и минералогию. В 1884 году получил степень бакалавра. В 1885—1887 годах учился в Стокгольмском университете, где защитил докторскую диссертацию по философии. В период с 1887 по 1914 провёл 7 экспедиций на Кольский полуостров, в Карелию (Олонецкая губерния) и на полуостров Канин.
Примечания:
Фенноскандия — физико-географическая страна на северо-западе Европы общей площадью около 1,88 млн км² (включая площадь моря; площадь суши — свыше 1,5 млн км²). Выделена финским геологом Вильгельмом Рамзаем в 1898 году в составе Норвегии, Швеции, Финляндии и западной части бывших Олонецкой и Архангельской губерний России. Названа по преобладающему на территории историческому расселению скандинавов и финно-угорских народов. Отделена от других физико-географических стран Европы Белым, Баренцевым, Норвежским, Северным и Балтийским морями. На территории России имеет сухопутную границу с Русской равниной.
Хельсинки (ранее Гельсингфорс) — столица и крупнейший город Финляндии, административный центр провинции Уусимаа. Расположен на юге страны, на берегу Финского залива Балтийского моря. Здесь я привожу более подробный отчет о местах посещения полуострова и маршруте экспедиции Рамзая, приведенный в книге C.Григорьева “Полуостров Канин”:
“8-го июня (нов. ст.) Рамзай и Тегенгрен прибыли на пароходе из Архангельска в Мезень. Здесь, в ожидании Поппиуса, который остался в Архангельске и приехал 12-го числа сухим путем, путешественники знакомились с Мезенью и вместе с тем готовились к путешествию.
13-го июня Рамзай выехал на земском карбасе в Сёмжу, и на следующий день отправился пешком, в сопровождении лошади, на которой везли его багаж, по обнаженному при отливе пляжу —„кошке” в Мглу и дальше в Несь, а его спутники остались в Мезени дожидаться Фому Увакина, который должен был прийти со своим карбасом из Долгой Щели.
18 июня карбас экспедиции пришел в устье р. Неси и стоял, обсохши на кошке, а Рамзай спустился к нему вниз по реке на лодке. С наступившей высокой водой карбас снялся с мели и с приливным течением быстро пошел на север. 19-го были в устье Чижи. Отсюда Рамзай сделал пересечение полуострова по долине Чижи-Чёши, воспользовавшись весенним полноводием связывающих эти бассейны озер и речек”.
“Парусное озеро, полное неуспевшей сойти снеговой воды, казалось необъятным, в долине носились вереницы пролетных диких гусей и несметные стаи различных уток и куликов, и путь к Чёше через все „виски”, а местами и через затопленные лайды был вполне свободен. Туда путешественники шли на лодке, а обратно часть пути (от Парусного до становища Горбы) сделали пешком. Дорогой им пересек путь большой оленный караван ижемцев, братьев Ламбей, совершавших со своим трехтысячным стадом оленей обычное передвижение с юга на север; спутник Рамзая Тегенгрен в сопровождении Увакина даже посетил ижемцев во время их остановки близ устья Чеши и был принят с обычной у кочевников любезностью.
25-го июня вернулись в устье Чижи, и, так как ветер был противный, после неудачной попытки Фомы Увакина выйти в море Рамзай с Тегенгреном 26-го числа пошли пешком вдоль берега к устью р. Шoмокши и дальше, до устья р. Каменки. Отсюда прямо по тундре геологи прошли к ближайшей группе Шемоховских сопок и поднялись на самую высокую из них.
Она расположена в трех килом, от берега и поднимается на 85 м. над уровнем высокой воды; с нее открывался обширный вид на мореную страну Шемоховских сопок с множеством холмов и хребтов и расположенных между ними озерных и безозерных котловин. Здесь Рамзай видел и сфотографировал последнее, по направлению к северу, еловое криволесье. На одном озере путешественники наткнулись на русских рыбаков, промышлявших сигов, на другой — на солдат, ловивших здесь рыбу для своего начальства. По тропинке вдоль р. Каменки путешественники дошли до моря и дальше по пляжу до Шомокши, где их поджидал только что прибывший карбас.
29-го июня пошли на карбасе дальше и остановились в небольшой бухте, лежащей в 5 килом, к востоку от м. Конушина, которую Рамзай называет звучащим несколько странно собственным именем „Подкоргой”. Названия этого ни на одной карте, (кроме той, которая приложена к статье Рамзая, нет). Не упоминается оно и ни у кого из предыдущих путешественников; только на карте Гревингка, неподалеку от Конушина, как раз на том же месте, где у Рамзая изображен мыс с надписью „Карга нос“. Бухта, называемая Рамзаем Podkorgoi, по его собственным словам, образована выступающей в море косой, — по северному „коргой”, и мезеньские переходники говорили Рамзаю, что они остановятся „под коргой“ он, невидимому, принял это за название бухты; точно также очевидно и Гревинкг нарицательное имя „корга” принял за собственное. Во время моего путешествия 1913 г. бывшие со мной мезенцы определенно называли этот мыс „Конушинская корга“ („стояли под Конушинской коргой”).
До этого места простирается равнинная торфяная тундра: приблизительно в 1 ½ км. к западу лишенные растительности береговые обрывы становятся значительно выше, так как они обрезывают здесь упоминавшуюся выше „холмистую местность”. Приливное течение проходит здесь быстро, как быстро текущая река, и прибой с силою гложет подножие крутого берега. Во время отлива на юг от Конушина виднеется как бы остров, — вытянутое поднятие неглубокого морского дна — „кошка”.
30-го июля вечером вышли из бухты „Подкоргой”, обогнули Конушин и с попутным ветром быстро пошли на север; однако 1-го утром ветер упал, и пришлось приворотить в устье Кии.
“Берег, вдоль которого мы шли, обрывист и имеет в высоту 25 — 40 м. Холмистая местность подступает к нему вплотную и прекращается всего лишь в нескольких килом, к югу от Кии, в виде ряда высоких куполообразных холмов, из которых наиболее высокий и известный— Кийская сопка. У Кии мы вступили в плоскую и низменную местность, отделенную от моря высокими дюнами. У устья лежит несколько рыбачьих хижин”.
Вечером 1-го июля при слабом ветре опять вышли в море, но не дошли даже до устья Шойны, так как поднявшийся крепкий северный ветер заставил искать убежища в устье небольшой речки Луковки.
„Побережье к северу от Кии состоит из желтых дюн. За ними простираются обширные марши (наносные участки), которые еще могут затопляться высокими приливами. Эта наносная земля, переполненная старицами, лужами и речными рукавами, — любимое местопребывание диких гусей, уток, болотных птиц и т. д. В сторону суши она граничит с очень низкой, плоской торфяной тундрой. Здесь Поппиус и Тегенгрен нашли большой кусок коричневой пемзы. Эта находка, равно как и присутствие большого количества плавника на равнине доказывают, что высокие приливы затопляют этот участок суши”.
2-го июля вечером отправились дальше.
„До устья Торны и на несколько килом, севернее берег оказался состоящим из высоких дюн, за которыми лежит очень низменная земля. На мысе Лудоватый нос между Луковкой и Шойной при низком уровне воды были видны скалы, выступающие из-под песчаных дюн“. Где гряда дюн кончается, опять начинается крутой берег из мореного материала, постепенно повышающийся к северу. Между Торной и Сальницей низменная тундра покрыта торфом. Здесь лежали еще большие массы превратившегося в фирн снега и не только в выемках берега, вырытых ручьями, но также и на открытых береговых обрывах. Во время высокого уровня воды волны хлестали в их подножие”.
3-го июля после полудня карбас вошел в устье Бугряницы.
„На крутом морском побережья видно, что местность состоит из мореного материала и песку. Плоско-волнистая возвышенная тундра лежит у берега на высоте 25—30 м. над уровнем высокого прилива и постепенно повышается внутрь страны.
На востоке и юго-востоке поднимаются холмы, а на севере кругозор ограничивает Пае (т. е. Камень или Горы, по большей части закутанный в туман). В противоположность низменным равнинным тундрам местности возле Чижи и Чёши и окрестностям Шомокши здесь не видно поверхностного пласта торфа. Торфяные и болотные образования встречаются здесь в понижениях тундры, но мореный материал выступает наружу повсюду, по крайней мере в более высоких частях страны и прикрыт только коврами из мха, травы и цветов. В морене ручьи и реки вырыли глубокие, хорошо выраженные долины, которые придают ландшафту приятное разнообразие. В противоположность побережью моря, где эрозия еще в полном ходу и где на крутых, постоянно продолжающих обрываться склонах не может установиться никакой растительный покров, склоны речных долин красиво одеты коврами дерна и цветов”.
„По обеим сторонам Бугряницы на несколько километров от устья внутри страны простираются террасы, возникшие в то время, когда речное русло находилось на более высоком уровне. Подъем уровня воды во время приливов заметен в реке на несколько килом, вверх от устья. Входящая в реку морская вода мутна, а вытекающая, окрашенная гумовыми веществами в коричневатый цвет, речная вода содержит мало взвешенных твердых частиц. Заброшенная рыбачья хижина и маленькая часовня стоят у устья реки“.
У устья Бугряницы Рамзай встретил самоедов — Евсея Андреева и его братьев и после дружеских взаимных посещений и угощений договорился сделать на оленях поездку от устья Бугряницы к устью Модохи (Москвиной), через хребет Пае. У устья Москвиной стоял со своим чумом самый богатый из Канинских самоедов, известный как „попечитель больницы“ в Мезени и обладатель двух медалей — „за усердие” и „за спасение погибавших” Артемий Бобриков. Пребывание у Бобрикова написано, (как и вся статья), очень ярко, с неподдельным добродушным юмором и живо воскрешает в памяти людей, имевших дело с самоедами, знакомые картины из быта и гостеприимства. Заимствуем оттуда чисто географический элемент.
„После недолгой езды мы достигли подножия Пае возле реченки Madahato, текущей в Бугряницу. Глубоко изборожденная ручьями и речками тундра тянется вдоль подножия хребта, имея приблиз. 60 м. высоты, а над ней отвесной обрывистой стеной поднимается хребет.
Приехавши вместе к лежащей по близости горе Латья-хой, путешественники разделились, — Поппиус и Тегенгрен отправились к видневшимся на востоке сопкам Анорзе-хой (нам самоеды назвали ее „Анорзе-сьеда»; название „сьеда” для сопок дает и новейший путешественник по Канину Андреев), а Рамзай продолжал свой путь через хребет”.
„Во время езды я скоро заметил, что только на склонах хребта имеются обнажения твердого камня. Наверху Пае имеет характер плато, и возвышенная равнина покрыта мощными обломочными образованиями. К сожалению, установился густой туман и закрыл вид. По отсчету анероида высочайшие пункты, через которые мы ехали, лежали на высоте 140—150 м. над уровнем моря. На крутом северном склоне пересеченного нами хребта вновь появились на дневную поверхность голые скалы. Перед ними расстилается прорезанная реками тундра, пожалуй, несколько более волнистая, чем лежащая к югу от хребта. Отдельные мореные холмы поднимаются до 90 м. над уровнем моря”.
„Очень много фирнового снега еще лежало на Пае и в долинах, прорезавших его склоны. На возвышенной плоскости хребта растительность еще не развилась, а в тундре к северу от хребта зеленели еще только первые летние цветы”.
6-го июля Рамзай тронулся назад, к Бугрянице, причем обратный путь сделали несколько западнее, чтобы видеть иные места.
„Хребет был свободен от тумана и поэтому очертания его были видны. Он поднимается своими голыми скалистыми склонами непосредственно над тундрой и ограничен наверху волнистой, покрытой мореным материалом платообразной равниной. Самые высокие пересеченные нами места лежат на высоте 160-170 м. над уровнем моря. Некоторые холмы, быть может, поднимаются еще на 10—20 м. над равниной; вершин, которые бы достигали приводимой Рупрехтом высоты в 240 м, мы не видали нигде”.
До 11-го июля Рамзай пробыл в устье Бугряницы, так как мезеньцы, не умеющие ходить иначе как с попутным ветром, или, при безветрии, с приливными и отливными течениями, помогая в случае надобности, веслами, ни за что не рисковали выйти в море при хорошем боковом ветре, — обстоятельство, приводившее финляндцев, больших мастеров и любителей парусного плавания, временами в совершенное негодование, выразившееся, наконец, когда Фома Увакин испугался юго-западного ветра, захватившего путешественников у Канина носа, в следующей характерной фразе:
,,Что Шпицберген был открыт русскими мореходами, казалось вам весьма вероятным, но мои юные спутники полагали, что если нам придется идти с этим ветром, следует продолжить наш путь дальше, до Америки, чтобы показать Фому и его карбас на выставке в Сан-Луи, как еще живущего представителя мореплавания межледниковой эпохи”.
Невольным пребыванием на Бугрянице Рамзай воспользовался для того, чтобы совершить несколько экскурсий к речкам Малой Бугрянице и Лазарихе и к Камню.
Всю эту неделю стояла холодная погода, но 11-го июля стало солнечно и тепло; с легким попутным ветром отправились дальше.
„Берег все время обрывист и открыт ударам прибоя. Между Малой Бугряницей и Лазарихой во время отлива выступают скалы и рифы, которые, однако, во время прилива бывают покрыты водою, и не дают берегу никакой защиты от ударов волн. Только дальше к северо-западу ближе к мысу Канину носу, скалистый берег повышается так значительно, что может оказывать сопротивление эрозионной деятельности моря. Вследствие этого здесь склоны не так круты и на них мог укрепиться растительный покров”.
В тот же день дошли до Тарханова, — небольшой бухты, образованной расположенным перед берегом рифом. Отсюда, помимо экскурсий по окрестностям Рамзай сделал пересечение Канина носа на устье р. Табуева, впадающего в Ледовитое море.
„Сначала пересекаешь моренный покров, насыпанный на абрадированном скалистом подножии; у берега он имеет приблизительно 50 м. высоты и постепенно повышается внутрь страны, к подножию Пае, до 72 м. У Пае обнажены только южные и северные обрывы; его возвышенная равнина покрыта моренным материалом, который местами приподнят в виде валов. Высочайшие пересеченные точки лежат на высоте 168 м., 172 м., 176 м. над уровнем прилива. Тундра между Пае и северным берегом лежит у подножия хребта на 75 м. над уровнем моря и несколько спускается к морю. Древние террасы окружают р. Табуев, и по обеим сторонам его устья, как у Тарханова выступают береговые рифы“. Как видим, картина здесь та же, что и близ Бугряницы.
12-го двинулись дальше и после короткой остановки у оконечности Канина носа, 13-го вышли в Ледовитое (точнее Баренцево) море и, пройдя вдоль берега мимо знакомого уже устья Табуева и другой речки, Болванской, 14-го июля вечером остановились в устье р. Кринки.
От Тарханова „береговые скалы начинают постепенно подниматься над уровнем прилива, и у Канина носа превосходят его на 3—4 метра. На них террасообразно насыпан моренный материал. Пае постепенно понизился и здесь опускается в море. На отвесных, омываемых прибоем утесах устроили свои гнездовища чайки, а между скалами плавают гаги. Растительность развилась здесь гораздо больше и великолепные ковры арктических и альпийских цветов радовали наш глаз, пока не настал густой туман и не прекратил все дальнейшие наблюдения”.
Северное побережье то открывалось, то заволакивалось туманом.
„Скалистые рифы, видимые у уровня воды, прекращаются уже несколько восточнее Табуева. Берег опять состоит из наносной глины и отложений песка, представляющих беззащитную добычу непрерывно гложущего берега прибоя. С серыми, лишенными растительности, береговыми обрывами резко контрастировали мягкие склоны речных долин с их пышным травостоем. Лежащие высоко древние террасы обхватывают змеящуюся реку”.
“15-го июля был, вообще говоря, первый настоящий летний день, который мы пережили. На отливавших зеленым и коричневым высотах стояли в ярком великолепии голубые, белые, желтые и красные цветы полярных растений, здесь и там еще блестели в солнечном сиянии пятна снега, а у каменистого берега бушевали пенящиеся волны Ледовитого моря. Мы наслаждались возможным только на севере сочетанием высокогорных и морских мотивов”.
Здесь Рамзаю удалось побывать на „болванском месте”.
Описание этой поездки настолько интересно, что я позволю себе привести его здесь целиком (в переводе).
На берегу Крынки Рамзай встретил самоеда, Давида Лукарева, живущего на р. Сиатайяга, по русски „Болванская”.
„Название речки дало мне повод спросить, много ли там живет „болванов”, т. е. идолов. — „Сколько хочешь” отвечал Давид; „желаешь их посмотреть?” Его приглашение было, само собой разумеется, принято и мы на его оленьей упряжке поехали в его лагерь.
„Сиатаи, древние самоедские божества, или болваны, как их называют русские, обитают на Пае. Часто беседовали мы о них с нашими самоедскими друзьями, но все наши желания повидать болванское место отклонялись под всевозможными предлогами: было некогда, не знали дороги и т. п. Мы видели в этом выражение известного благочестия — самоедам не хотелось, чтобы чужеземцы оскорбили то, что было свято для их предков.
„Теперь желанный случай представился, но божества как будто бы хотели выразить свое неудовольствие предполагаемым посещением, — внезапно они превратили прекрасную погоду в ливень с громом и молнией. Давид почувствовал себя напуганным и подкреплял свою храбрость несколькими рюмками водки”.
„Насквозь промокшие прибыли мы в чум Давида. Он был небогат; стадо оленей, которых Давид пас и караулил, принадлежало в большей своей части одному русскому крестьянину из селения Койда верстах в 100 от Мезени. Гостеприимство его, однако, было велико, и попивши чаю и высушивши наше одеяние, мы отправились с его женой и сыном к обиталищу богов, „Поммокодье” — скале на северной окраине Пае. Мы въехали на санях прямо в большой храм. Его пол — вершинная плоскость хребта, его крыша — облачное во время нашего приезда небо, его алтарь — высокий отвесный утес. На одном из его выступов стояло около ста болванов, — напоминавших чурбан, но все же ясно различимых деревянных изображений существа, похожего на Homo sapiens. Они принадлежали к различнейшим поколениям: здесь стояли старые обросшие мохом и лишайниками ветераны — воспоминания из тех времен, когда архимандрит Вениамин еще не проповедовал истинной веры язычникам Канинской тундры; серые болваны среднего возраста, появившиеся на свет, несмотря на плодотворную проповедь апостола, и, наконец, светлые, блестящие молодые божки самых последних лет. Перед вереницей богов лежала большая куча оленьих черепов с сидящими на них рогами, а над этой кучей поднимались, вздетые на высокие шесты, недавно принесенные в жертву головы. Так как рога были еще частью покрыты кожей и волосами, мне было ясно, что старым богам и сейчас еще приносятся жертвы. Давид подтвердил, что это действительно так, но прибавил, что неизвестно, кто эти язычники. При этом он рассказал, как совершается жертвоприношение: два мужчины удавливают оленя веревкой, в то время как третий на коленях прижимает его к земле. Как только животное испустило дух, изображения богов обмазываются его кровью. Мясо и шкуру жертвователь берет с собой, а голову, как сказано выше, выставляют перед богами. При каждом жертвоприношении к старым болванам прибавляется один или два новых. Давид описывал все обстоятельства с наглядностью, ясно указывавшей на то, что он видел это своими глазами”.
„Настала уже полночь и на юго-востоке сквозь тучи выглянул бледный слабо светящий месяц. Ощущение страха явно закралось в души моих спутников. Правда, они шутили над глупыми людьми, которые считают за богов ими же самими сделанные деревянные изображения, но смех их звучал принужденно. Когда я выбрал себе некоторое количество болванов, они просили, чтобы я обращался с идолами хорошо, и успокоились только тогда, когда я рассказал, как они будут лежать в музее на куске тонкой материи с белым ярлыком на груди.
„Окончивши дело, мы вернулись к карбасу, где Давид за свою помощь в ограблении святилища потребовал водки“.
Несколько ниже Рамзан сообщает некоторые подробности о современном употреблении болванов, слышанные им от Бобрикова: „помощи сиатаев ищут, чтобы иметь больше счастья на охоте, для более обильного размножения оленьего стада, чтобы отогнать болезни животных и для удовлетворения других, чисто материальных желаний, тогда как в других, более идейных случаях и в душевном горе обращаются к церковным православным святым”.
“От устья Крынки вдоль высокого крутого берега поплыли к устью Модохи, где Рамзай опять встретил своего приятеля Артемия Бобрикова. 17-го июля был первый в этом году комариный день и вообще лето 1903 г. было холодное—обстоятельство, весьма радовавшее самоедов.
От Модохи поплыли дальше вдоль северного берега, мимо устьев рек Крестовой и Зеновой, по направлению к северной Камбальнице”.
„Берег, который у Крынки и Модохи поднимается до 40—50 м., к востоку становится ниже, а у Камбальницы всего лишь 15—20 м. высоты. Море на далекое расстояние мелко. Уже на таком неглубоко сидящем судне, как наш карбас, мы должны были держаться вдалеке от берега. Приблизившись к Камбальнице, мы наткнулись на далеко вдающуюся в море косу или насыпной вал, который продолжался вереницею песчаных мелей и дюнных островов, и, найдя между ними проход, очутились в вытянутой, но во время высокой воды, достигающей всего лишь 1 1/2—3 м. глубины лагуне“.
“Поплававши взад и вперед (бывшие с Рамзаем мезеньцы, в том числе и Фома Увакин на Канине дальше Канина носа не бывали), путешественники „обсохли” во время отлива, а затем уже с высокою водою вошли в речное устье, называемое Камбальницей”.
„Камбальница — сильно разветвленный эстуарий, в который впадает несколько небольших речек. Прилив заходит в них далеко. Затопляемые водою участки с солончаковой растительностью, расстилаются по обе стороны рек. Древних террас здесь не было видно. Окружающая волнистая тундра довольно суха. На юге поднимается несколько моренных холмов, заслоняющих вид на Пае, который против Камбальницы и Рыбной очень низок”.
“На Камбальнице экспедиция встретила несколько самоедских семейств, ловивших неводом рыбу; у них пришлось купить муки и печь хлебы, так как Фома Увакин, не рассчитывавший на столь продолжительное путешествие, не захватил достаточно провианта для себя и для команды. Здесь же, на Камбальнице находится и единственная на северном побережье Канина рыбацкая избушка.
23-го июля вышли из Камбальницы к устью Рыбной, сначала по лагуне, а затем открытым морем”.
„Берег постепенно понижается и у Рыбной поднимается приблизительно на 10 м. над уровнем прилива, хотя отдельные холмы достигают более значительной высоты. Сухая тундра чередуется с мокрыми болотами и болотистыми участками”.
“От устья Рыбной Тегенгрен сделал экскурсию к подножию Пае, а Поппиус и Рамзай экскурсировали близ устья реки, причем последний исследовал открытые Гревингком и обнажающиеся при отливе выходы каменноугольного известняка.
От Рыбной пошли дальше на восток и уже 25-го июля приблизились к мысу Микулкину, окруженному рифами, между которыми кипел и пенился прибой. Дальнейшее плавание вследствие настоятельных жалоб Фомы Увакина пришлось прекратить и искать защищенной бухты для остановки, которую и нашли, не доходя м. Микулкина, между устьями речек Таборовой и Песчанки. Пребывание в этой бухте оказалось более продолжительным, нежели это предполагали Рамзай и его спутники. Бухта представляла собой хорошенький бассейн-лагуну, ограниченный мощной косой, отделявшей от моря устье небольшого ручья. Когда, окончивши все свои работы у Микулкина, путешественники хотели отправляться восвояси, оказалось, что они заперты, так как вошли в бухту с сизигийным приливом (прилив в период после новолуния или полнолуния) и выход из нее оказывался чрезвычайно мелким, для карбаса, — обстоятельство, которое еще усилилось после жестокого шторма 29-го июля, значительно увеличившего вал, отгораживавший бухту от моря. Немудрено, что путешественники окрестили бухту „Кулёмка“, т. е. песцовая ловушка („Кулома”, — как не совсем правильно именует ее Рамзай, — название, фигурирующее и на его карте).
По соседству ночевало несколько самоедских семейств, немедленно посетивших наших путешественников, с которыми они быстро познакомились и вступили в сношения по части поставки оленьего мяса и оленей для поездок. Рамзай сделал здесь ряд экскурсий вдоль берега вокруг Микулкина, и поперек тундры, и вглубь страны, к хребту, который оканчивается, не доходя Микулкина.
31-го июля работы были закончены, но выход был закрыт, а сизигийного прилива нужно было ждать еще неделю, и путешественники решили помочь делу устройством шлюза.
„Целую ночь все мужчины усердно работали. Плотина была готова, но утром собравшаяся за ней масса воды прорвала и смыла ее”.
„Весь следующий день мы очищали выход ручья от остатков плотины и занялись явлениями приливов, как с теоретической, так и с практической стороны. Мы производили измерения и расчеты, чтобы знать, как высоко будет стоять вода во время следующего прилива, но, так как было сомнительно, перешагнет ли даже самый высокий прилив через наброшенный предыдущим штормом вал, вновь началось сооружение шлюзов”.
„Несколько ниже выхода из бухты, по обеим сторонам ручья, наискось к его течению были воздвигнуты дамбы из камней, водорослей и песку. В самом ручье из связанных между собою бревен плавника, были сооружены козлы, как опора для целой решетки из жердей и более мелких кусков дерева, которые мы собрали на берегу. На эту решетку мы наложили наши брезенты и шлюз оказался закрытым. Вода поднималась, — наши труды были вознаграждены. Судно всплыло и его можно было перетащить через бар. Когда затем плотина была открыта, и собравшаяся за ней масса воды подобно Иматре ринулась в море, наше судно очутилось на таком уровне, до которого уже поднялся следующий прилив, вынесший его в открытое море”.
Немедленно тронулись в обратный путь и после короткой остановки у Крынки и у Оксентьева, где лежали под охраною самоедов обломки разбитой в предыдущем году шкуны, с попутным ветром 7-го августа добрались до Канина носа. Здесь разыгрался настоящий ураган, продолжавшийся целых три дня, во время которых трещавший по всем пазам старый карбас метался в открытом море на трех якорях, подбрасываемый высокими и короткими волнами. А когда, буря несколько улеглась, Фома решил лавировать с боковым ветром, помогая веслами, причем „было крику и командованья больше, чем, если бы тот же маневр должен был выполнить самый большой фрегат“.
От Тарханова подул попутный ветер и после коротких остановок у Лудоватого носа (западного) для исследования выступающих там рифов и у Конушина 14-го августа утром Рамзан и его спутники были в Мезени, чем и закончилось их канинское путешествие”.
Результаты работы экспедиции и опубликованная литература:
За отчетом о поездке вскоре последовало и опубликование первой части геологического материала.
23-го января в Финляндском Географическом Обществе Рамзай уже сделал доклад о четвертичных отложениях Канина.
Работа эта написана на основании собранных летом 1903 г, наблюдений и материалов, причем в обработке последних приняли участие и русские специалисты: Н. М. Книпович определил собранных моллюсков, а Ф. Н. Чернышев — валуны Тиманско - Уральского происхождения. Как известно, проф. Рамзай является одним из известнейших знатоков древнего оледенения и связанных с последним колебаний морского уровня, поэтому и настоящая работа его касается различных тем, связанных с этими двумя вопросами. Так, 1 гл. (8 стр.) говорит о сделанных на Канине наблюдениях над изменениями береговой полосы в послеледниковую эпоху; 2 гл. (19 стр.) разбирает шаг за шагом, разрез за разрезом, постплиоценовые отложения полуострова и некоторых других расположенных относительно недалеко пунктов (Мезень, Лампожня): в 3-ей главе (17 стр.) разбирается вопрос о происхождении наносов, одевающих поверхность Канина (причем автор различает здесь валуны и наносы местные, фенноскандийские и Тиманско-уральские); 4-ая глава (3 стр.) говорит о ледниковых шрамах и направлении движения ледяных масс на Канине; 5-я глава (4 стр.) о местонахождении на полуострове края ледника в различные эпохи и о древних речных долинах; в 6-й гл. (8 стр.) автор делает попытку выяснить сравнительное значение различных канинских морен и переслаивающихся с ними отложений; 7-я гл. (4 стр.) говорит о колебаниях морского уровня в позднеледниковую и в послеледниковую эпоху, 8-я гл. (5 стр.) содержит несколько замечаний, специально касающихся так называемой бореальной морской трансгрессии; и, наконец, последняя страничка (9 гл.) касается вопроса об изменениях климата в послеледниковую эпоху.
В1911 г., почти 7 лет спустя, появилась и вторая геологическая работа Рамзая, касающаяся Канина под заглавием: „Дополнения к геологии полуострова Канина”. В коротеньком предисловии автор, между прочим, говорит, что он „хочет в этой статье поделиться своими наблюдениями и пополнить таким образом геологическую картину полуострова Канина, которую уже Чернышев, Карпинский и Никитин набросали на основании дневника Гревингка”.
“На самом деле, однако, работа идет гораздо дальше этого скромного задания. Перед вами написанный на основании собственных наблюдений и имеющихся литературных материалов (дневник Гревингка) геологический очерк Канина, настолько обстоятельный, насколько это возможно при существующих, все-таки довольно скудных, данных, снабженный детальной геологической карточкой обследованных Рамзаем и Гревингком участков северной половины Канина, геологической карточкой северовосточного побережья (между Таборовой и „Кулёмкой”) и профилем через Канин нос от Тарханова на Табуев. Статья содержит 8 глав: 1—доледниковый рельеф, 2—мезозойские образования (мел и юра), 3—палеозойские образования (пермь, верхний карбон, девон и силур); далее отдельные главы посвящены доломитовым образованиям западного Лудоватого носа (4-я гл.), диабазу и диабазовому порфириту, образующему многочисленные выходы в северной части полуострова (5-я гл.), причем приведен и сделанный Тегенгреном химический анализ (качественный и количественный) этой породы, и кристаллическим сланцам Канина Камня (причем автор констатирует, что по центральной части хребта мы не имеем никаких данных, по восточной, кроме Микулкина, почти никаких); в 7-й главе автор, несмотря на значительную неполноту данных делает попытку проследить геологическое развитие полуострова, сравнивая отложения Канина и северного Тимана и, наконец, в 8-й главе выясняет роль Канина Камня в Тиманско-Канинской горной системе”.
“К работе приложена небольшая (5 стр.) статья Авг. Штейнманна, дающая описание нового ископаемого (из Coelenterata), открытого Рамзаем и названного в его честь Gymnosolen Ramsayi и 4 фототипии, изображающие это ископаемое в продольном и поперечном разрезе, выходы диабаза у „Кулёмки”, сланцевую глыбу у Канина носа и кусок верхнедевонского известняка с ископаемыми растениями.
Обе геологические работы Рамзая (основные выводы их на русском языке изложены Танфильевым) вместе дают остающееся до сих пор наиболее полным предоставление о геологии Канина.
Подводя итог тому, что сделала экспедиция Рамзая для познания Канина, следует признать, что она была одной из самых плодотворных, и захватила весьма значительный прибрежный район на западе и севере полуострова: Рамзай обошел весь западный и северо-восточный берег Канина, останавливаясь во всех, казавшихся ему интересными, местах, сделал ряд экскурсий внутрь, побережья (у Каменки—в Шемоховские сопки, у Буграницы, у Тарханова, у Канина носа, у Крынки, у Камбальницы, у „Кулёмки”) и 3 пересечения — на юге по обычному водному пути Чижа-Чёша и два на севере—через основание и середину Канина носа (Бугряница—Модоха и Тарханов—Табуев)“.
Комментариев нет:
Отправить комментарий